В очередь за лаской

На прошлой неделе в редакцию пришло письмо от нашего хорошего знакомого, известного нашим читателям по публикациям о шахматных баталиях в Саргатском районе, Дмитрия Павловича Борисова. Дмитрий Павлович вместе с супругой Валентиной Константиновной, будучи уже на пенсии, жили в р.п. Саргатское, а несколько лет назад переехали в город Калининград к детям. В своем письме Дмитрий Павлович обращается к нам с просьбой отыскать в архивах газеты очерк «В очередь за лаской», написанный Валентиной Константиновной. Этот очерк ей очень понадобился сейчас, а в связи с переездом газетная вырезка, скорее всего, потерялась – не могут найти. Мы отыскали этот материал. Он был опубликован в апреле 2005 года. 2005 год был ознаменован 60-летием Великой Победы, и наша редакция объявила тогда конкурс для читателей «Неизвестные страницы войны». Материал В.К. Борисовой был признан одним из лучших по итогам конкурса. И мы решили сегодня в нашем специальном выпуске ко Дню Победы опубликовать его вновь.

22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война.., – такую песню сло­жили в первый год войны. Только когда бомбили Киев, никто нам о войне не объявлял. Мне тогда было 5 лет. Помню вечером 21-го мы, уставшие, но до­вольные, вернулись домой, в Киев, из деревни (гос­тили у дедушки), а рано утром меня разбудил грохот, звон разбитых сте­кол. Я в испуге закричала: «Мама! Гроза!». Это была «гроза», которая затяну­лась на  четыре года…

До сих пор помню, как босые, в ночных рубашках бежали люди к Бабьему Яру. Почему именно туда – не знаю, наверное, потому что там росло много кустарни­ков и можно было укрыться. Впереди разорвалась бомба, образовалась воронка, и в эту воронку женщины с детьми прыгнули. Земля была еще горячая и обжигала ноги. Мы плакали, а матери прижимали нас к себе и умоляли: «Тише, тише!», словно боялись, что кто-то страшный услышит нас и убьет. Добежали до Днепра, а там еще страшнее: от бомб высокими столбами поднима­лась   вода,   по   реке   плыли коробки, бревна и люди, люди… много людей. Плыли на другой берег. Нас, ребятишек, попарно привязали за руки, а веревку перекинули через бревно, и мы по­плыли, подталкивая его вперед. Рядом со мной и мамой плыл парень в военной форме, он был ранен, чувствовалось, что каж­дое движение доставляло ему страшную боль. Мама, как закли­нание, не переставая, выкрики­вала: «Держись, сынок, держись, надо доплыть!». А он вдруг скрылся под воду… всплыл, хва­тая ртом воздух, и снова скрыл­ся… Я дико кричала, мне каза­лось, что он под водой найдет мои ноги и утянет за собой. Я понимала, что боец погиб. Это была первая встреча со смер­тью, она так меня потрясла, что долго еще после войны я про­сыпалась от страшных видений, мне снились глаза этого юноши. Бойцы Красной Армии, жен­щины, старики, дети двигались в сторону леса, и их количество увеличивалось за счет присое­динявшихся с хуторов крестьян. У хуторян были с собой телеги с продуктами, одеждой, на те­легах везли раненых, детей.

Погонщики гнали коров и ло­шадей. Глубокой ночью остано­вились в чаще леса, у небольшой речки. Накрапывал дождь. Нас, детей, взрослые устроили на ночлег – накрыли брезентом, одеялами, а сами всю ночь строили шалаши и копали землянки. Мы слышали, что строят базу. Значение слова «база» мы не знали, но чувство­вали, что это что-то надежное и безопасное.

Мы вместе со взрослыми тревожились, когда пахнущие дымом бородатые мужчины куда-то уходили. По рассказам детей постарше мы знали, что они уходят на задание. И с такой же тревогой ждали их возвра­щения, потому что возвращались не все: часто на носилках при­носили раненых.

Мы тоже горели желанием воевать. Играли только в «вой­ну». Перед игрой «канались», то есть делились на наших и фашистов. Никто, конечно, не хотел быть «фашистом». Как-то мы играли у шалаша, в котором хранились патроны. Шалаши охранял дядя Коля, добряк, балагур, очень любил детей. Мне выпала участь быть «фашист­скою радисткой». Схватили «партизаны» лазутчицу и повели на допрос. По сценарию я должна была сопротивляться, а разъяренный «партизан» так вошел в роль, что с силой толк­нул меня. Я босой ногой наткну­лась на металлическую обшивку ящика с патронами и получила такую рану, что даже опериро­вали. На всю жизнь осталась на ноге «память» о тех славных и одновременно горьких днях.

Мы не отставали от своих матерей. Они стирали, заготав­ливали дрова, варили обеды, ухаживали за ранеными, гото­вили бинты из белья. Ленты сна­чала кипятили, просушивали, а потом скручивали, придавая им форму бинтов. Мы, ребятишки, уходили с туесками (их тоже мастерили здесь же, в лесу) за ягодами. У нас был неписаный закон: ни одной ягоды в рот, все для раненых. И этот закон никогда никто не нарушал. А чтобы малыши не заблудились, их привязывали к старшим.

Наша лесная жизнь продолжалась с месяц. Потом детей, начиная с трех лет, кормящих матерей и раненых стали постепенно отправлять на «большую землю». На боевом самолете «У-2» нас привезли в большой город. К сожалению, не помню его названия. В школе, на полу, постелили матрацы, и там мы спали. Воспитатели пытались как-то утешить нас. На всю жизнь мне запомнилась тетя Маша. Это была крупная, полная женщина, от ее фигуры исходила какая-то сила, которая успокаивала. Никогда она не приходила с пустыми руками. Принесет, бывало, головку сахара, возьмет щипчики и по маленькому кусочку раздаст каждому ребенку. Каждое утро мы выстраивались в очередь к ней в определенном порядке, первыми стояли самые маленькие, и тетя Маша каждого гладила по головке и каждому говорила хорошие слова… Мне скоро будет 70 лет, но через всю жизнь я пронесла в своем сердце самые теплые воспоминания о тех людях, с которыми меня столкнула судьба. Особое место в этих воспоминаниях заняла простая русская женщина – тетя Маша, к которой мы вставали в очередь за лаской…  Говорят, что мир спасет красота, но я твердо уверена, что мир спасет только доброта, потому что красоту уносят  годы, а доброту – не унесут.

В.К. БОРИСОВА, р.п. Саргатское