Войны жестокое дыханье

Судьбы людские подобны осенним листьям, которые гонит ветер. Никогда не знаешь, в какую сторону занесёт яростный вихрь маленький золотой лоскуток. Коренная ленинградка Нюра Петрова даже не слышала, что в далёкой сибирской стороне есть красивое село с непонятным названием Саргатка, где ей придётся прожить трудные военные годы. И не предполагала, что её, обессиленную от голода, убитую горем, обогреет и вернёт к жизни простая русская женщина по имени Мария.

Удивительно прекрасен был в ранний час Ленинград. Нева широко и спокойно несла свои воды. На другом берегу чётко вырисовывался остроконечный силуэт Петропавловской крепости. За ней ширилась, охватывая край неба, алая полоска утренней зари. Сколько раз возникала потом в памяти Нюры эта последняя встреча с мирным городом, безмятежным покоем которого дышал каждый камень.
Теперь в городе ежедневно звучал сигнал воздушной тревоги, иногда по нескольку раз. Ленинград с каждым днём всё больше напоминал боевой лагерь. Нюра и её дети – пятилетняя Надюшка и десятилетний Саша, привыкли к равномерному стуку метронома. В перерывах между радиопередачами он звучал беспрестанно, напоминая об опасности воздушного нападения. А во время тревоги ритм его становился учащённым.
29 августа 1941 года врезалось в память Нюры на всю жизнь, ведь событие, произошедшее в тот день, касалось всех ленинградцев. Гитлеровские войска перерезали последнюю железную дорогу, соединяющую северную столицу со страной. С этого фактически началась вражеская блокада. Пассажирские поезда отправлялись из города только с Финляндского вокзала.
С сентября сократили нормы хлебного пайка и в состав хлеба ввели много суррогатов. Рабочие и специалисты получали шестьсот грамм, служащие – четыреста, дети и иждивенцы – триста. Нюра с сыном и дочкой получали на троих один килограмм хлеба в день. Начались артналёты. Они возобновлялись в часы, когда люди спешили на работу и вечером. Голод всё грознее давал о себе знать. Вскоре на улицах появились первые саночки с телами умерших, зашитыми в белые простыни. По фигурам, привязанным к саням, можно было угадать, кого везли. Было много детей. Обычно две женщины тянули за собой печальный груз, а порой и одна, перекинув лямку через плечо, неторопливо брела, экономя силы, чтобы отдать последний долг родному человеку, ещё недавно полному жизни.
Хлебный паёк был доведён до минимума: рабочим и служащим – 250 грамм, иждивенцам и детям – 125. Для семьи Петровых потянулись тревожные будни осаждённого города. Днём было безветренно, тепло, как летом, стояла непривычная тишина, изредка прерываемая свистом и разрывом снарядов. А вечером, после десяти часов, очередная бомбёжка, гул самолётов, грохот зениток. Ленинградцы тогда ещё не подозревали, какая участь ждала их в случае захвата врагом.
Саша после гибели отца в первые дни войны стал единственным мужчиной в семье. Маленькая Надя любила засыпать под сказки брата, в эти минуты страх и голод не так мучили девочку. Нюра возвращалась с работы, прижимая к сердцу драгоценный хлебный паёк. Такой хлеб даже после выпечки казался сырым и клейким. Тем не менее, каждый съедал свою пайку до последней крошки. Свой хлеб Нюра отдавала детям.
Сосед Петровых, старый скрипач Иннокентий Петрович, часто встречался Нюре на лестничной площадке. Высокий полный старик изменился до неузнаваемости. Теперь это был скелет, обтянутый кожей. Движения его стали замедленными, глаза потухли. Иннокентий Петрович помогал Нюре открыть дверь, входил следом за ней в квартиру, чтобы скоротать вечер и погреться у буржуйки. Печка давала тепло, пока в ней поддерживали огонь. Вместо топлива шло всё, что горело. Нюра бросала в топку книги, порубленную мебель и нотные листы Иннокентия Петровича. Печурка давала тепло и свет. На ней хозяйка варила похлёбку из крыс, ловко пойманных Сашей, и кипятила воду, ходить за которой приходилось на Неву, потому что из-за нехватки электроэнергии вышла из строя система водопровода. У редких, с трудом выдолбленных прорубей выстраивались вереницы людей с вёдрами и кастрюлями. Так прошла первая блокадная зима. Вместе с приходом весны возобновились артналёты. Бомба попала в дом Петровых, развалив одно из его крыльев. Нюра навсегда запомнила жуткую картину: весь двор был усеян телами ребятишек, гулявших на солнышке.
…А вдалеке от осаждённого города, в пока ещё неизвестном поселке Саргатское, люди по-своему мыкали горе. 26-летняя Мария Овчинникова не ведала, что скоро судьба сведёт её с блокадницей Нюрой, и с ней она будет делить горький хлеб военного лихолетья, печаль и кров.
Мать очень тревожило состояние детей. Всё чаще Саша отворачивался к стене и  лежал, почти незаметный под тонким одеялом. В один из  дней в дверь постучал Иннокентий Петрович. Он был ещё более худ и бледен, но в глазах его светилась надежда. Сосед принёс Нюре радостную весть о том, что появилась возможность эвакуироваться. Транспортные самолёты летали через Ладожское озеро в Ленинград с грузом продуктов, а на обратном пути забирали людей. Но поскольку самолётов было недостаточно, комиссия по эвакуации соблюдала строгую очерёдность в отправке. Иннокентий Петрович, будучи известным музыкантом, помог Нюре с детьми получить шанс на спасение.
Саша с Надюшкой очень тяжело перенесли перелёт. Ещё более трудным оказался момент посадки в поезд. Площадь перед вокзалом была переполнена людьми. Чтобы не растеряться в этой суматохе, Нюра крепко держала детей. В воздухе стоял рёв, раздавались нервные выкрики пассажиров. Женщину охватило отчаяние. После того, как они чудом вырвались из осаждённого Ленинграда, мать боялась не довести детей живыми до пункта назначения. Они таяли на глазах. Саша умер вскоре после отправки…
Когда поезд прибыл в Омск, Надюшка не могла передвигаться самостоятельно. Иннокентий Петрович нёс её на руках. И ничто: ни ясный весенний день, ни красавец Иртыш не могли поднять девочку на ноги. На пристани в деревне Заготзерно Надюшкино сердечко остановилось. Нюра не помнила, как её вели под руки с парома, как усаживали в запряжённую быками бричку. Всех прибывших распределили по квартирам. Нюра с Иннокентием Петровичем попали в дом солдатки Марии Овчинниковой. Первое время Нюра не могла передвигаться даже по дому. Смерть детей и истощение были причиной её физического и морального надлома. Мария выхаживала несчастную, как могла. Общая беда связала их крепкими узами.
Вместе с ленинградцами в доме Марии проживала эвакуированная еврейская семья и юная лейтенантка Фая Павлова, которой суждено было остаться 18-летней. Мария запомнила её весёлой, полной жизни девушкой в белом полушубке. Вскоре после отправки на фронт Фая погибла.
Видя, что тяжело не только ей, а всем вокруг, Нюра начала постепенно возвращаться к жизни. Вскоре она окрепла, могла сама забирать свой паёк. Но чаще всего бесконечные хлебные очереди выстаивали дети Марии – мать и днём, и ночью была на работе. Старшему, Толику, в начале войны было всего шесть лет. Вместе с младшими, Лидой и Геной, они с вечера занимали очередь перед маленьким магазинчиком на Октябрьской улице, иногда засыпая от ожидания прямо на травке… Марусины дети напоминале Нюре ее детей, унесенных голодом. Нюра оставалась с ребятами, пока их мать спешила с одной работы на другую. Детишки устраивали домашние концерты под аккомпанемент старого скрипача.
Нюру не покидали тревожные мысли о своей матери. Она потеряла её в самом начале войны и теперь посылала запросы во все города, разыскивая единственного родного человека, который мог быть ещё жив. Но с каждым днём надежда таяла. Время шло, а положительного ответа не было. И Нюра снова пала духом.
Но однажды разразилась страшная буря. Поднялся такой ураган, что верхушки деревьев гнулись до самой земли. И в этот воздушный поток попал голубь. Нюра видела, как он сражался со стихией, как ураган метал его из стороны в сторону, то поднимая на страшную высоту, то низвергая вниз. Когда женщине казалось, что птицу разобьёт насмерть, сизокрылый собирал все силы и сопротивлялся мощи ветра. Нюра поняла, что должна бороться за жизнь, как этот голубь, как Мария. И обязательно выжить.
А жизнь действительно была борьбой со смертью. В годы войны земля будто объявила протест и не давала урожая. Всё, что собирали, отправляли на фронт. Нюра присоединилась к Марии и после трудового дня стала ходить с ней в пищекомбинат, где женщины нарезали картофель, морковь и другие овощи для дальнейшей сушки и отправки бойцам. Директор «Пищепрома» Заводин строго следил за порядком. Ночами, когда не было смены на телефонной станции, Мария оставляла Нюру с детьми, а сама с соседкой Стешей Мешковой отправлялась менять вещи на продукты в Урусово, Розовку, Ливенку и другие деревни, расположенные на противоположной стороне Иртыша. Ночной холод пробирал до костей, по пути подстерегали полыньи, волки и дезертиры, которых боялись не меньше, чем хищников. Вернувшись домой, первым делом люди проверяли подвалы и бани – нет ли там кого. А однажды Мария участвовала в поисках дезертира и чуть не схлопотала шальную пулю. Но судьба хранила Марию. Миновав её, пуля досталась начальнику милиции Болотюку.
Каждый день приносил известия с фронта. Редкий раз Совинформбюро не сообщало об освобождении от фашистских захватчиков каких-нибудь городов. Когда по радио объявили о прорыве блокады, Нюра и Мария были дома. Диктор прочёл официальное сообщение, и тут же раздался взволнованный голос Ольги Берггольц. Слушая её, женщины беззвучно плакали. Не утирая слез, Мария думала о муже Александре, он тоже был там, в самом пекле, сражался за освобождение Ленинграда.
С этого момента для Нюры началась светлая полоса. Вскоре пришло письмо от матери, и ленинградка, простившись с полюбившимся ей саргатским краем, полетела на её зов. Уехал с ней и Иннокентий Петрович. Первое время Нюра писала письма, но потом связь оборвалась, и Маруся о ней больше не слышала.
До самого конца моя бабушка Мария Васильевна хранила в памяти образ блокадницы Нюры. Эта история – одна из тех, которые она рассказывала при жизни.

Наталья Сермус

На снимке: М.В. Овчинникова, фото из личного архива