Я уважаю любую жизнь

Это изречение вслед за Альбертом Швейцером, эльзасским врачом, 
мыслителем, гуманистом, миссионером, повторяет француз Дамьен Ганглофф.
Одиннадцатый год подряд Дамьен покидает на лето свою благоухающую страну, меняет на неустроенность сибирской деревеньки – на деревню Орловка Саргатского района.
Что заставляет его это делать вновь и вновь? Чем притягивает французского горожанина российская глубинка?

Старенькая деревянная изба с изогнувшимся горбом полом, беленые стены – таково пристанище этого чудака. Таковым считают его местные старожилы. Он не пытается переделать здешнюю жизнь. Его дом, открытый для всех, становится неким экологическим центром, где исповедуется любовь к природе, ко всему сущему, бережное отношение к ближнему и дальнему. 

Я не буду инженером

С этим улыбчивым, ироничным молодым человеком я знаком уже много лет. Но при нашей последней встрече получился курьез – я не узнал его. К палатке с овощами-фруктами подошел молодой мужчина. Худощавая фигура, широкополая хэбэшная шляпа на голове, чуть прихваченная сединой рыжая борода. Головной убор несколько скрывал лицо, Какая-то печать нездешности в облике… И только отъехав от торговой точки, меня вдруг осенило: это же орловский француз. Жив, курилка! Богатым будет… Возвращаюсь назад, и мы договариваемся о встрече в деревне.
…Когда он заканчивал университет, уже точно знал, что не будет работать инженером. Слишком много претензий у него накопилось к промышленности. Она продолжает наступать на живое.
Еще в раннем детстве он спасал дождевых червей, которые во множестве выползали после дождей на асфальт и погибали, иссушаемые солнцем или на рыболовных крючках. Он бросался на защиту, если при нем обижали тех, кто не мог постоять за себя. Вместо армейской восьмимесячной службы предпочел двухгодичную волонтерскую деятельность в центральной Африке. Здесь Дамьен помогал несовершеннолетним подросткам, попавшим за решетку. В камерунских тюрьмах питание такое, что можно протянуть ноги, нет медикаментов, нет спальных мест. Казенная темница для многих становится последней земной обителью.

Что для одного француза благо, для других – шок
…Его орловское жилище с тех пор мало изменилось. Деревянные лавки, неказистый стол. В изголовье по побелке красным витиеватым шрифтом – молитва …Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наши…» Разве что беленые стены стали посвежее и ровнее, да деревянный пол блестит свежей масляной краской. Это дело рук нынешних гостей, французских студентов Максима и Тифен. Будущие инженеры–строители в Орловке на практике знакомились с историей строительных материалов. Смесь навоза, глины и соломы, которой они облагораживали жилище, и поныне в ходу. Орловское житие было шоком для французской молодежи. Больше всего их поразила темная колодезная вода. Подземный уровень грунтовых вод нынче очень низкий – влага на дне. «Но нужно ценить такую малость, – считает Дамьен. – И этого могло не быть.
Аскетизм, умение довольствоваться самым необходимым – в крови у 38-летнего эколога.
Через некоторое время во дворе подключили обесточенную на зиму скважину. Жизнь веселее пошла.

Кризис личной ответственности
– Европа становится слабее и слабее. Кризис продолжается, развитие затормаживается. И по большей части кризис в умах. Мы же, французы, – самые большие пессимисты в мире. И это не мое субъективное ощущение. По количеству принимаемых антидепрессантов мы впереди планеты всей. Свое бездействие оправдываем плохими законами, политиками, государственным устройством, хотя каждый должен ощущать свою личную ответственность за то, что происходит вокруг. И уж точно нести ответственность за свою жизнь. Правда, никак не могу объяснить себе такой парадокс – при этом пессимизме мы больше всего в Европе рожаем детей, – улыбается Дамьен. – Как это совместимо – уныние и дети, а?

Зато обучение предполагало стажировку в России. В Петербурге, в Орле. В Новосибирске он готовил свою дипломню работу. А Россией, ее языком и культурой стал интересоваться еще в школе из-за предполагаемых русских корней в роду. Фамилия на -офф когда-то заканчивалась на -ов. Из этих стажировок Дамьен возвращался, уязвленный любовью. Ему нравились открытые, хлебосольные люди. На многое Дамьен закрывал глаза, многое оправдывал…

Во саду ли, в огороде

Скважина во дворе – это что-то новенькое. Но это не главное изменение во владениях Дамьена. Он ведет меня в огород, который за несколько лет превратил из пустыря в сад. Здесь высажены 350 саженцев боярышника, калины, жимолости, смородины, крыжовника на площади в полгектара. Огромное пространство ухожено, трава выкошена – в этом помогает кто-то из местных. Есть посадки и нынешнего года, правда, из-за засушливого лета они еле живы.
– Я подсчитал, – уверен Дамьен, – когда сад достигнет зрелого возраста – он будет давать минимум тонну ягод. Если наладить их сушку и переработку на месте – получатся отличные экологические лекарства. Мне бы хотелось, чтобы нашелся человек, заинтересовался идеей и взялся бы продолжить дело. Отдача будет. Обязательно будет.

В каждом видеть  Человека
Пару раз наша беседа прерывается. Пришел «стрельнуть» у некурящих сигаретку парень, изрядно поддатый.
– У него мать умерла от спиртного. И отец, и старший брат, – объясняет Дамьен.
Второй орловец был еще более «помят»: «Спасу нет, как курить хочется, займи рублей 15-20, – канючит он. – Кровь из носу – завтра отдам».
– Ты уважаешь и такую жизнь? – спрашиваю Дамьена.
Он утвердительно кивает головой:
– Это кажется странным. Эти люди ничего не производят, ничем не занимаются, вернее, занимаются собственным саморазрушением. Но и в них есть божественное начало, тайна, сокрытые под пластами наносного. Если бы можно было раскрыть им глаза на свою жизнь, они бы перестали ее так безумно тратить.
– Миллиарды рублей теряются из-за неконтролируемого производства самогона, – пытается он высказать очевидные вещи. – Люди теряют квалификацию, деградируют, уходят в самом расцвете сил. Распадаются семьи. Неужели вы этого не понимаете? Почему вы ничего не делаете с этим злом?
Я не могу ответить на этот вопрос. Если все настолько очевидно – тогда почему? Может быть, это выгодно власти – не замечать этой беды? Деревни, таким образом, вымрут, а нет людей – нет и проблем. Не надо будет дорог, газификации, чистой воды, инвестиций в развитие села…

Кандидат в доктора наук
… Мы стоим в сгущающихся сумерках. Крылатые кровопийцы своим пронзительным писком извещают, что прилетели трапезничать. Дамьен, в отличие от меня, не прихлопывает комаров, просто сгоняет их с себя. 
За последнее столетие биомасса живых существ уменьшилась на 30 процентов. Десятки видов животных и растений безвозвратно исчезли с лица земли. Человек ненасытен…
– Поедешь назад – по всей дороге будут стоять совы, – напутствует меня Дамьен. – Красиво.
… Я сбился со счета. Они подпускали машину почти в упор и, словно нехотя, взмывали в темноту. Неполеку от Интениса через дорогу близко-близко перебежал заяц-русак и остановился на обочине. А где-то на озере пронзительно кричали лебеди.
Дорога длинная, и я размышляю о своем беспокойном знакомом. На днях он возвращается домой, в Европу. Не потому, что становится холодно – надо зарабатывать на жизнь. Впервые за эти одиннадцать лет он не будет учительствовать, не будет преподавать математику в школе. В Германии, в Штутгартском университете заинтересовались его изысканиями о влиянии сельского хозяйства на окружающую среду, об организации такого агропроизводства, которое наименьшим образом воздействовало бы на природу (именно такое должно появиться в Орловке). И предлагают написать докторскую диссертацию, выделяя грант на содержание будущего ученого.
Ведь Дамьен и вправду богат. Богат тем, что не изменил своим убеждениям, что свою жизнь строит по собственному разумению, занимается тем, к чему тянется душа.
А жить и работать Дамьену хотелось бы в России. На следующий год, когда вернется сюда, планирует начать строительство сушильного цеха.

Олег Шипицын, фото автора.