Последний капкан этанола

Антон Павлович Чехов в одном из своих писем отметил: «Запойный пьяница, толкующий о пользе трезвости, заслуживает больше доверия, чем приличный молодой человек, который во всю свою жизнь не пил ничего, кроме молока и лимонада». Поэтому я считаю, что мои рассуждения о вреде пьянства тоже заслуживают доверия. Мне пришлось несколько лет вести затяжную войну с собственным алкоголизмом. Опыт тех боев с зеленым змием и представлен в этом очерке.

Пить нельзя и удержаться невозможно

У меня, бросившего пить 18 лет назад, наступил самый страшный период: я должен скоро сорваться. До нынешнего года не понимал, как алкоголик, продержавшийся в завязке десять-двадцать лет, снова оказывается в аду пьянства. Сейчас понимаю: все дело в непомерной хитрости нашего второго Я, которое и есть настоящий алкоголик. Известно: в душе человека находятся две сущности его натуры, два Я – светлое и черное («второе Я»).

Помню, меня однажды, прочитавшего в каком-то журнале очерк о Валерии Ободзинском, прежде всего поразила внешняя необъяснимость страшной судьбы лучшего советского певца семидесятых прошлого столетия. Знаю, о чем говорю. Году в семьдесят пятом или семьдесят шестом посчастливилось послушать его вживую. Я тот концерт считаю одной из величайших удач в своей жизни. По слухам, Ободзинский, лечившийся в омской психиатрической больнице от алкоголизма, упросил врачей разрешить хотя бы разок выступить на сцене, иначе умрет с тоски. Большего восторга от человека, от его ауры, от его отдачи ремеслу мне в своей, тогда еще 19-летней, жизни ощущать не приходилось.  А судьба Ободзинского меня, уже взрослого мужчину, давно ушедшего в абсолютную завязку, поразила тем, что он, бросивший пить в ранней юности и сумевший обходиться без вина около двадцати лет, взял да и выпил в новогодний вечер бокал шампанского. Человек остался, а великого певца не стало.

Я все не мог понять: зачем он выпил тот злосчастный бокал? Он же знал, что алкоголику к рюмке с вином даже прикасаться нельзя. Потом мне на глаза попалась еще одна статья. О простом человеке, обычном пенсионере, бывшем токаре, замерзшем в 73 года пьяным на зимней улице. Он около сорока лет не принимал ни капли спиртного, а потом на каком-то празднике его уговорили выпить пятьдесят граммов водки. За полгода докатился до состояния полной потери контроля над собой. Позже мне еще несколько раз приходилось читать о подобных случаях.

Передо мной открылась страшная в своей ясности картина. Алкоголизм окончательно не отпускает ни одну из своих жертв. Он играет с нами, как кошка с мышкой. Каждый алкоголик, завоевавший тяжкими страданиями (ломка почти та же, что у наркоманов) свободу от пагубного пристрастия, обречен в конце концов снова вернуться в его власть. Что ж, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Как говаривал капитан Блад, кто предупрежден, тот вооружен. Я принял для себя жесткое решение: успеть по максимуму за время открывшегося окна трезвости реализовать свои жизненные планы. Они у меня бесхитростные: побольше книг, побольше путешествий, побольше очерков о порядочных, добрых людях.

То, что алкоголизм – болезнь пожизненная, и бросившему пить ни под каким соусом даже на язык нельзя пробовать спиртное, известно любому из нас, из алкоголиков в завязке. Но почему, продержавшись десяток и больше лет, все равно срываемся практически стопроцентно? Среди живущих рядом мне известно лишь об одном из наших, кто бросил пить и удерживается в категории трезвенников свыше десяти лет. Отчего же мышка-алкоголик, ставшая трезвенницей и получившая полную свободу, сама возвращается в когтистые лапы кота-алкоголя? Об этом думал часто, искал ответы в книгах, и все же причины возврата в лоно пьянства еще несколько месяцев назад для меня оставались полной загадкой. Теперь ту загадку в поведении, по крайней мере для своего психологического типа, думаю, разгадать удалось.

У каждого свой путь в запой

Пить я бросал долго и мучительно. А докатился до уровня запоев сравнительно быстро. За полгода. Известно много условий, вынуждающих людей к покорности перед Бахусом. Личная трагедия, нелады в семье или на работе, нереализованность заложенных потенций, отсутствие увлечений, служащих отдыхом для психики. Мой же уход в алкоголики связан с глупостью. Мне всегда хотелось быть хорошим. Не первым среди равных, подчеркиваю специально, а именно хорошим. Хорошим отцом, хорошим мужем, хорошим сыном, хорошим работником. А что значит быть хорошим? Угождать каждому, у каждого идти на поводу и чтоб не огорчить, не дай Бог, кого. До определенного срока поддерживать высокий уровень благостных личностных отношений с окружающими удавалось сравнительно легко. Молодой, сил хватало. Я не понимал, почему есть люди, которых никто не  любит. Не подозревал, что наступит время, когда чашу всеобщей нелюбви и уничижительного презрения мне придется испить сполна. По своей вине.

В нашей патриархальной крестьянской семье, жившей в деревне Тузаклы Знаменского района Омской области, всегда гнали самогонку. То не считалось грехом, хоть и наказывалось штрафом, если милиция поймает с поличным. В советское время самогонка для деревенских жителей служила основной валютой при расчетах с земляками за помощь по хозяйству. Привезти дрова, сметать сено, поставить хлев – все шло через самогонку. Собственно, она даже не являлась платой. В нашей деревне из вятских, где общинность почиталась превыше всего, всякая «помочь» служила поводом посидеть сообща за столом, расслабиться, попеть и поплясать. До сих пор не видел ничего веселее тех гулянок, что собирались в моих родных Тузаклах, и того по-доброму бесшабашного озорства и ухарства.

Мои, теперь уже покойные, родители, сколько помню, всегда приторговывали излишками продуктов с подворья: мясом, салом, молоком. Трудов те излишки стоили огромных: меньше двух коров, трех свиней и пятнадцати овец у нас в хлевах сроду не стояло. Горожанину не понять, какая это долгая и изнурительная работа – ежедневно чистить дворы, кормить скот (плюс восьмичасовая работа в совхозе), полтора-два летних месяца косить сено – все вручную. А в 90-е, когда пенсии задерживались по несколько месяцев, родительские же накопления, на которые можно было купить пару самых дорогих автомобилей эпохи СССР, превратились в сумму меньшую, чем стоимость билета до райцентра, мать с отцом вдруг поняли, что самогонка приносит наличные деньги ежедневно. Что было немаловажным обстоятельством при галопирующей инфляции. Производство наладили в соответствии с научной организацией труда – с узкой специализацией. Мать заводила бражку, отец гнал. Мое недовольство, порой в довольно резкой форме, родители воспринимали с философским спокойствием. Дело было не столько в прибыли, к слову, очень даже небольшой, сколько в общественном статусе. Мне пару раз деревенские выговаривали: «Ты чего ворчишь на своих! Смотри, сколько людей от всякой дряни в могилы полегло. А у твоих самогонка надежная».

Мне же было проще упираться на огороде с лопатой или на лугах с литовкой, чем видеть, как отец тащит бутылку-другую тому или иному мужику, уже перешагнувшему черту невозврата. Я, глядя на покупателей зелья, четко осознавал: рано или поздно наступит такое время, когда сам пропишусь среди них. И оказался-таки прав. Мама с папой, им к тому времени перевалило за шестьдесят, с лихвой хлебнули боли и позора от наличия в семье алкоголика. Их отрок, некогда послушный пай-мальчик, чьими успехами привыкли гордиться, начиная с первых классов школы, вдруг превратился в «непоймишто».

Но это когда еще будет. Пока же жил в русле «быть хорошим». Единственный сын у родителей, я, и обосновавшись на постоянное жительство в областном центре, на родовом подворье ежегодно работал по два-три месяца. Все бы ничего, да ездить далеко: четыре сотни километров. Особенно трудно уезжать обратно в Омск. В городе ты садишься на автобус по заранее купленному билету. А обратный из Тузаклов отъезд совсем не комфортабелен. Мимо маленькой деревеньки, которая стоит вдалеке от районного вокзала, автобус идет с погрешностями к расписанию плюс-минус час. Следовательно, на дороге приходилось торчать по полтора-два часа. И на сорокаградусном морозе, и в дождь. К тому же не всегда автобус останавливался. Не один ты к родителям ездишь. Не сядешь на автобус – опоздаешь на службу. Нервы трепещут. Но я же хороший сын. Даже в мыслях не упрекал ни отца, ни мать. При каждом удобном случае снова ехал к ним.

Лет в 37 впервые почувствовал хроническую усталость. Я тогда работал корреспондентом в газете «Омский вестник». Апатия, часто набегающая депрессия, постоянная бессонница. Я вспомнил девиз отца: «Полста граммов с устатку – не пьянство, а поднятие тонуса». Пятьдесят граммов – перед завтраком, пятьдесят граммов – перед обедом, пятьдесят граммов – перед ужином. Отец, сколько его помню, никогда своим традициям не изменял. При всем том, по меркам Тузаклов, оставался трезвенником. Односельчане редко видели его пьяным.

Я, в отличие от отца, средство против усталости имел возможность принимать только перед ужином. Город. Другие правила поведения на работе, другие требования к дисциплине. Вечерний прием пятидесяти граммов водки снимал стресс. Опасности алкоголизма не боялся. Не раз слышал, да и читал, что после тридцати пяти мужики в алкоголиков не превращаются. А я превратился. Уже через полгода вечерние полста грамм с устатку выросли до пятисот. Потом пошли запои. Сначала раз в месяц, потом – раз в две недели, потом – каждую неделю.

На меня поздно снизошло просветление, почему так случилось: отец всю жизнь по пятьдесят граммов трижды в день пил и оставался трезвенником, мой же организм за полгода превратился в организм наркомана. У папы при обилии физической сельской работы спирт сгорал без остатка, не успевая воздействовать на мозг и сформировать стойкие нейронные связи. Отец, опять же, пил, чтоб дать расслабление мышцам, а я – нервам. Отец отличался редкой независимостью от людской молвы, к начальству относился индифферентно – его должность сельского электрика позволяла вести автономную производственную жизнь. У меня же характер – полная противоположность отцовскому. Профессия журналиста отличается редкой зависимостью от личностных отношений: с респондентами, редактором, коллегами. Кроме того, ты все время обязан выдавать материалы. Постоянное насилие над собой, постоянная проверка на профпригодность выливаются в стресс без перерыва. Порой внутренний накал страстей достигает такой силы – хоть в петлю лезь. Однако средство против есть. Рюмку общенародного антидепрессанта принял – нервозность как рукой сняло. Утром, шатаясь по квартире с головной болью с похмелья (не удержался на одной рюмке), ты все же честно признаешься себе: если бы вчера не выпил, то с инсультом или инфарктом увезли бы в больницу. Водка спасла от перегрева мозгов.

Конечно, когда запои пошли с четкой регулярностью, у меня настороженность появилась. В голове мысль забилась: «Будь поаккуратнее с водкой, ты превращаешься в алкоголика». Но верить в зависимость от винного спирта, который у химиков называется этанолом, не хотелось.

Алкоголизм в моем понимании относился к позорным болезням, вроде венерических. Я случайным соседям по столику в кафе, бывало, жаловался на страх алкоголизма, но меня утешали: «Какой же ты алкоголик? Выгладишь хорошо. Одет аккуратно. С работой справляешься. Ты – бытовой пьяница. Хорошего тоже мало, но ведь не болезнь».

Диагноз

Сейчас я бы на те успокаивающие речи не купился. Знаю тесты на алкоголизм, а двадцать лет назад не знал. Их существует множество. Тот тест, что привожу здесь, составлен мною самим с помощью извлечений из разных научных статей и проверен собственным грустным опытом. Не исключаю, что методика может повторять какую-то из уже опубликованных. Но обвинения в плагиате отвергаю с порога. Какая моя вина, если методик так много, что легче создать собственную, чем найти ту, что подходит именно для тебя.

Итак, тест

Первая ступень. Если случилось, что ты проснулся утром с провалами в памяти: не помнишь, чем закончился вчерашний вечер, знай, ты – алкоголик. Но на этой ступени соскочить с винного горлышка – раз плюнуть. Продолжать пить заставляет не столько физиологическая тяга к этанолу, сколько условия обитания в социуме: тебе не хочется казаться белой вороной.

Вторая ступень. Промежуточная. Ты научился опохмеляться после запоев. Раньше тебя, больного с похмелья, от одного вида рюмки с вином тошнило, сейчас рюмку ищешь как избавление. У тебя еще остается шанс относительно легко покончить с алкогольной зависимостью, ты сам понимаешь, пора завязывать, но иллюзия контроля над собственным организмом, что на самом деле является хитростью подсознания,  не включает перед тобой красный свет на пути к окончательному падению.

Третья ступень. Конечная. Тест проверки надежный. Ты берешь бутылку водки, приходишь домой и даешь себе задание: «Выпиваю три рюмки по пятьдесят и ставлю бутылку в холодильник до завтрашнего вечера». Выдержал – шансы на нормальную жизнь остаются. Нет – ты перешел Рубикон.

Я последним тестом ставил себе диагноз не меньше пяти раз. И все равно не верил в собственный алкоголизм.

Десятки раз пытался бросить пить и столько же раз срывался. Каждый срыв бросал в овраг со стенками круче и дном ниже. Тогда я еще не знал истины, что человек, больной алкоголизмом, не в силах бросить пить, пока не признается сам себе: «Я – алкоголик». Истину открыл в пособии анонимных алкоголиков по борьбе со злой зависимостью и на сто процентов разделяю ее.

Понадобилось немало силы воли, чтобы согласиться с переводом себя в низшую категорию русского этноса и переступить через презрение к самому себе. С этого началась затяжная борьба с этанолом, то бишь со спиртным. Два года беспрерывных боев с постоянными поражениями. Два года – это не много, много – семьсот тридцать дней войны без передышки. Мысль: «Сегодня ты (тогда винные киоски стояли повсюду) спокойно пройдешь мимо витрины и не купишь бутылку» превратилась в манию, но помогала мало. Я даже теоретически не представлял себе, как сумею жить без спиртного. Лишался компании друзей, приличных людей, между прочим (судья, профессор университета, майор ФСБ, известный омский художник), напрочь исчезали мои веселые приключения по пьянке («Ведь вспомнить будет нечего»), пришлось бы отказаться от надежного антидепрессанта. А куда деваться?

Мои приключения все чаще становились агрессивно окрашенными, утренняя похмельная депрессия доводила почти до самоубийства, в семье стал лишним, долги зашкаливали за уровень полугодовой зарплаты, забывая дорогу домой, засыпал в кустах. На работе удерживался благодаря старым заслугам. Рушились внутренние моральные устои, заметно пополз вниз интеллект, зато стало больше мата в речи, почти столько же, как у современных омских женщин.

Но было и другое. Да, я терпел поражения. Но нельзя было не заметить, что хотя я в ходе каждого срыва падал глубже и расшибался больнее, срок «завязок» увеличился от трех дней до двух-трех недель. Я научился отказываться от спиртного на корпоративах, перестал пить со случайными знакомыми.

И появилась еще одна, третья грань моего бытия – между трезвостью и алкоголизмом. Поведение, даже в трезвом состоянии, стало напоминать поведение неадекватного человека. Тогда я еще не понимал, что за мою душу, если фигурально выражаться, боролись ангел-хранитель и дьявол-искуситель. Если же рассуждать на языке материалистов, то в моем  организме развивался конфликт между двумя обменами веществ: обменом веществ трезвенника и обменом веществ алкоголика. Бросая рывками пить (завязка-срыв, завязка-срыв), формировал новую линию, линию параллельного метаболизма, где алкоголь больше не входил в биохимическую цепочку организма, а старая алкогольная теряла былую прочность. Но когда случался срыв, организм пытался восстановить патологический статус-кво. Ему требовалось больше этанола, чтобы укрепить старую, алкогольную, линию. Поэтому запой длился дольше обычного и сопровождался полной потерей контроля над собой. Стресс чудовищный. Ты понимаешь, что находишься на кромке минного поля. Шаг вправо – и ты выжил, стал трезвенником. Шаг влево – и ты «сгораешь при перепое», погибаешь в пьяной драке или сам кого-то убиваешь. Последнее для меня было страшнее всего.

Главное – не метод, главное – голова

Много чего пришлось на себе перепробовать. Заучивал противоалкогольные  заговоры и молитвы, выдерживал совершенно дикие диеты с примесью различных трав, призванных уменьшить тягу к спиртному. На кодирование все же не решался. Видел, как у мужиков, сорвавшихся после кодировки, зримо менялась психика. Не вшивал таблетки Эспераль, знал – бесполезно. Среди моих знакомых десятки человек вылечились или получили отдушину благодаря кодированию и Эсперали, но их опыт для меня ничего не значил. Слишком сильно тянуло к водке, чтобы что-то – внушение, боль или страх – могло стать преградой на пути к ней.

Долго пришлось выбираться из ямы, в которую попал. Алкоголику трудно начать новую жизнь. Ему никто не помогает, на нем все самоутверждаются, даже близкие родственники и друзья. Удобно. Человек, лишенный силы воли и чувства собственного достоинства, боясь потерять последних приятелей и знакомых, покорно сносит любые унижения.

Где-то услышал перевранную пословицу: «Сытое брюхо к учению глухо». В новой редакции она звучала с небольшими изменениями: «Сытое брюхо к водке глухо». Проверил. Действует не на сто процентов, а все же заметно облегчает сопротивление спиртному. А еще в одной из монографий по физиологии вычитал, что центр жажды и центр удовольствия находятся рядом. И взаимосвязаны. Я стал пить много воды. Газированную воду специально покупал в баночках или стеклянных бутылках. Рефлексы губ, выработанные на баночном и бутылочном пиве, обмануть удавалось играючи. Еще не донес до рта банку или бутылку, а ломка заметно уменьшилась.

Однажды меня пьяного выгнали из дома. Очнувшись на морозной улице с пятью рублями в кармане, в семью решил больше не возвращаться. Тогда, находясь еще в водочном угаре, я сознательно ограничил свою жизнь до двух вещей: трезвость и работа. Больше ничего. Работа кормит, а трезвость спасает от глупой погибели. Я стал абсолютно одинок в этом мире: ни друзей, ни семьи, ни любви, ни привязанностей, ни обязанностей, ни надежды на чье-то участие. Как бедуин в пустыне, у которого сдох верблюд. Ему никто не поможет. Он, зная лишь какие листочки указывают на питательные клубеньки под песком, а какие – на влажный грунт на трехметровой глубине, должен самостоятельно выбраться к людям.

Я украдкой ночевал в служебном кабинете, держал в письменном столе бутерброды с дешевыми сосисками (на приличные денег не хватало), позволял себе, когда приближался к срыву, покупать безалкогольное германское  пиво, стоившее в два раза дороже обычного. Российского безалкогольного пива в те годы (девяносто седьмой и девяносто восьмой) мне видеть не приходилось. И слава Богу, что с надписями на банке по-немецки я не связывался, то есть не пытался переводить. А если бы перевел, то узнал бы, что в безалкогольном по названию пиве может содержаться до полупроцента спирта. Самым легким случаем в моём отказе от спиртного обычно был отказ от первого запоя  по графику. В запои я окунался примерно раз в неделю. И если почему-то не запивал, то организм на нарушение традиции  реагировал не шибко большой ломкой. Зато второй и третий пропуск скручивали меня винтом, белый свет становился не мил. Месячный юбилей воздержания моё второе, “чёрное Я”, истинное “Я” алкоголика встречало тихим ликованием: “ВиктОр, это – дата! Ты молодец! Надо отметить. Потом опять уйдешь в завязку. Сам видишь: ты это можешь”. Раньше я шел на поводу у своего второго, “черного”,”Я”. И снова погружался в омут пьянства. А вот после декабря 1997 г., когда мне удалось продержаться первый месяц, следующим испытанием стал второй и особенно третий месяц воздержания. Не ломка в теле требовала отметить очередной юбилей, а радость в сердце – столько времени продержался, разве можно не выпить! Потом пришла полугодовая дата. Самая трудная для моей алкоголической психологии. Ну, надо ее отметить, надо! Удержался. После этого мне стало легче бороться с соблазнами. Но тяга к водке и вину не исчезала никогда. Она и сейчас со мной. Она превратилась в привычную помеху, скажем, как очки на носу.

Предупреждаю каждого, кто уходит в долгую завязку: не верь никому. Ни жене, ни коллеге, ни начальнику, ни даже красивой даме. У каждого, кто соблазняет тебя хорошим коньяком, кто на корпоративе тайком подливает виноградное вино в твой бокал с виноградным соком, кто силой приказа заставляет тебя выпить, – своя корысть. Кому-то ты нужен слабым, кто-то мстит за свое мучение с пьющим мужем, кто-то исходит завистью к твоему умению терпеть, кто-то просто подл. Запомните это правило, выжгите каленым железом на собственном лбу.

Надо помнить вот еще о чем. Какой бы трудной ни была жизнь в завязке, она все же интереснее и длится дольше, чем у запойного пьяницы. Если бы я зимой 1997 года вдруг сорвался, то, поскольку мои ночевки в кустах летом того же года превратились в привычные, непременно в какую-то из ночей замерз бы на улице. Я это понимал. И это тоже удерживало от водки.

Со временем из кабинета перебрался на благоустроенную жилплощадь. Снимал у одной бабушки, хозяйки двухкомнатной квартиры, комнатушку в четыре квадратных метра. Бабулька с подругами иногда уходила в загул. Тогда мне не оставалось ничего другого, как опять ночевать на работе. За год на дешевой и жирной пище с 73 килограммов при  росте 172 см раздулся до 106 кг. «Ну и что, что толстый, – шутил над собой, – зато живой». Позже организм дал команду на снижение веса. Через полгода он остановился где-то на 95 кг.

И все же обильное питание не считаю главным на моем пути к трезвому образу жизни. Главный выключатель зависимости перед этанолом находится в голове, потому что алкоголизм – болезнь психическая. Человек должен сам принять решение: «Начинаю бороться со своим пьянством, не хочу быть алкоголиком».  Всё остальное, я говорю о способах и методах лечения, есть второстепенное. Их можно выбирать по собственному вкусу или  исходя из потребностей характера, условий работы. Мне помогла еда, а другому помогает посещение собраний анонимных алкоголиков, третьего исцеляет стационар…

…Так я превратился в опытного проповедника трезвого образа жизни. Кое о чем способен поспорить даже с учеными. Например, о похмелье.

Биохимия похмелья – вещь интересная

Замечу, что дилетанту спорить с ученым – дело неблагодарное. Профессионал почти всегда сильнее и прав в подавляющем числе случаев. Но соглашаться все же не всегда стоит. Считается, например, что при похмельном синдроме болью бьет не сам алкоголь, а ацетальдегид, яд, возникающий в ходе разложения спирта в организме. Его действие может длиться до пяти дней.

Моему организму на ликвидацию похмельного синдрома вполне хватало дня. Независимо от того, опохмелялся или нет. Я, как мне кажется, с полным правом могу поспорить о некоторых сторонах физиологии процесса опохмелки.

Сто грамм водки или бутылка пива если не снимают похмельный синдром у алкоголика, то значительно его смягчают. Буквально через 10-15 минут после приема. В чем причина? Если бы ломка зависела только от ацетальдегида, а его болезнетворное воздействие я отрицать не берусь, то вряд ли весьма скромная доза этанола снимала бы болезненные ощущения. У меня есть собственное предположение.

Известно, что нашим организмом в минуты получения удовольствия выделяются гормоны радости, так называемые эндорфины, которые вырабатываются в головном мозгу. У пьющих их выделение, скорее всего, провоцируется поступлением алкоголя в кровь. Вспомним первые приятные ощущения после двух-трех рюмок водки. Человек много шутит, охотно смеется. А через три-четыре часа застолья начинает проявляться иная реакция: агрессия. И чем радостнее человек выглядел в первые часы застолья, тем озлобленнее он ведет себя в конце. Тогда и случаются немотивированные приступы ревности, поножовщина без повода. Эндорфины в депо закончились! В крови властвует адреналин – гормон опасности и тревоги. Видимо, похожим образом складывается ситуация с похмельем. Едва алкоголик выпивает рюмку водки, организм получает приказ на выделение в кровь гормонов радости, а они к тому же обладают болеутоляющим эффектом. Страдающий от похмелья веселеет. Почему же организм раньше эндорфины в кровь не отправлял? Мало их еще в депо после вчерашнего выброса (в смысле: пьянки) накопилось, организм бережет самое ценное, не расходует без команды.

Кстати, одна из концепций о причинах превращения обычного человека в алкоголика зиждется как раз на биохимии эндорфинов. С теми же эндорфинами, судя по всему, связана истина «Сытое брюхо к водке глухо». Вкусно и досыта поевший человек сразу становится доволен жизнью.

Единого же объяснения механизма патологического влечения к алкоголю на уровне биохимии наука пока не выработала. Смею предположить, что единой биохимической теории алкоголизма никогда не появится. Почему?

Постараюсь объяснить на примере поезда. Внешне кажется, что состав тянут колеса, на самом же деле тягловая сила спрятана поглубже, в двигателе тепловоза, а двигатель может быть электрическим, паровым или внутреннего сгорания. То же с человеком, организм – штука индивидуальная. Известно, что русскому хорошо, то немцу – смерть. Скорее всего, надо смириться с существованием нескольких биохимических типов алкоголизма. И лечить каждого больного, исходя из обмена веществ конкретного человека. Правда, из российских алкоголиков, как могу видеть, за помощью к врачам, в стационары спешат очень не многие. Стыдно. Пьянство ж не болезнь, чего по медикам шляться?! А это – болезнь!

Не надо повышать цены

Эту болезнь в России часто пытаются лечить в общегосударственном масштабе путем поднятия стоимости спиртного. Люди же, думается мне, при повышении цен на водку и вино начинают пить чаще. Пьянство – одна из сторон психологии конкретного человека. Когда цены вынуждают человека вместо бутылки водки приобретать бутылку дешевой самогонки, разбавленного спирта или бутылочку сердечных капель на спирту, его самооценка резко падает. А пьяница существо тонкокожее. Следовательно, резко возрастает стрессовое воздействие. Жена дома обязательно на крик сорвется: «Уже до самогонки докатился! Кто ты после этого? Разве человек? Нет! Скотина». Ответить мужику нечем. Кроме как сбегать за добавкой. Колосники от накала горят. Чем дороже стоит водка, тем меньше подарков детям принесет пьющий мужик, тем меньше кусок мяса будет в кастрюле на домашней кухне.

Когда руководители государства повышают цены на алкоголь, они вряд ли думают о людях, они, скорее всего, ищут простые способы наполнения бюджета. А простой способ – почти всегда плохой. Он ведет в сторону от цели. Народ после подорожания магазинной водки переходит на употребление суррогатов. Их готовят в криминальной темноте. Они налогом не облагаются. Бюджет через какое-то время после повышения акцизов на алкоголь теряет деньги. Это прямые потери, они небольшие. А есть еще косвенные – огромные. Повышенная заболеваемость пьющих. Их лечение, их преждевременная смерть – разом нейтрализуют все налоговые выгоды и начинают требовать дополнительных расходов. Осиротевшие дети, часть которых превратится в преступников, потребуют дополнительных финансовых вливаний в социальную сеть и правоохранительные органы.

Нет, я не противник абсолютно всех запретов в отношении алкоголя. Необходим запрет на употребление спиртного на городских улицах, в самолетах, поездах, автобусах.

Что же касается собственно борьбы с алкоголизацией населения, то существует всего один путь. Всего один. И не популярный. Ни среди народа, ни среди руководителей российского государства. Это путь воспитания. Он плох тем, что не жестокий и не быстрый, когда взмахнул шашкой, и всё всем понятно. Он требует составления нудных и, что для России всегда проблема, умных программ. К тому же дорогостоящих и обязательных для исполнения. Он требует каждодневного кропотливого труда, о нём не станут говорить в новостях, потому что неуместными становятся слова с ярко выраженной экспрессией: «искоренить», «ликвидировать», «наказывать виновных без всякой жалости». Это путь хорош всего одним. Действенностью. Если бы руководство нашего государства (и не только, кстати, нынешнее) на самом деле было озабочено уменьшением пьянства на Руси, то лет за тридцать Россия бы из первой пятерки стран по объему потребляемого этанола переместилась бы в четвертую, а то и шестую десятку мирового рейтинга.  Мне сейчас шестидесятый год. Я всю свою сознательную жизнь, с интервалом примерно раз в два-три года, слышу о принимаемых государством мерах, призванных  если не искоренить алкоголизм полностью, то значительно убавить число пьющих в стране. А воз, как говорится, и ныне там. Даже дальше назад от начальной точки.

При массовой заболеваемости алкоголизмом, как при любой пандемии, основными являются не меры лечения, а меры профилактики. Главное – каждому человеку объяснить, как не допустить заражения. А уж коли болезнь все-таки поразила организм, то как ее быстрее у себя диагностировать и выйти из нее с наименьшими потерями. Но профилактике в принимаемых антиалкогольных законодательных документах внимания почти не уделяется. Слова о ней встречаются, а действий никаких. Нет берущих за душу передач на телевидении и радио, нет интересных статей на страницах даже государственных газет и журналов.

И поскольку уровень алкоголизм никогда в России всерьез понизить не пытались (а горбачевская программа только навредила – чиновники разных уровней больше показуху демонстрировали), то, сдается мне, пьяницы государству нужны. Иначе чем можно объяснить, что борьба с алкоголизмом в России – всегда имитация борьбы. Что гораздо вреднее ничегонеделания.

Бойся последнего капкана

Отдав должное русскому менталитету (обязательно похаять правительство), перехожу к вопросу, заявленному в самом начале материала. Итак, почему люди, самостоятельно выбравшись из алкогольного ада 10-20 лет назад, начинают пить по новой? Дело, повторюсь, в психологии: в хитрости нашего второго – «черного Я».

Мое тело на постели судорожно дергается, я просыпаюсь в холодном поту. Внезапно вспомнил, что домой меня привезли пьяным в стельку. А начинался мой прошлый день хорошо. Пригласили на рекламную пресс-конференцию в банк. Пресс-конференция закончилась фуршетом, где я и набрался до потери сознания. Орал прилюдно директору банка в лицо пьяные дурные слова, под занавес мероприятия умудрился дать под дых секьюрити.

Срок светит. И позор! Ну, зачем я, зачем выпил ту треклятую рюмку французского коньяка. На халяву потянуло! Больше десяти лет продержаться и так глупо  погубить все! Я бьюсь головой о стену, кусаю губы до крови, срываюсь в громкий стон от боли. Господи, сотвори чудо, пусть все случившееся окажется сном. И чудо происходит: а ведь действительно,  просветляется в голове, всё это сон. Начинаю вспоминать день с самого утра: я ж вчера из редакции десять часов подряд не выходил. Даже в кафе пообедать не сбегал. Бутербродами перебивался. Статья на разворот срочно в номер шла.

Так вот, после ухода «в завязку» подобные кошмары мне снились лет пятнадцать подряд.

Сейчас вижу другие сны. Красивые, красочные. Я выпиваю бокал-другой хорошего вина, веду умные разговоры с соседями по застолью, везу домой очаровательную девушку. К рюмке меня совсем не тянет, даже после того, как свою, «на посошок», выпивает моя сексапильная гостья перед душем. Она открывает дверь в ванную, а я, такой уж неискоренимо сволочной характер у моей судьбы, тут же просыпаюсь.

Просыпаюсь – и понимаю: отныне я здоров. Я больше не алкоголик! Я победил эту, для других пожизненную, болезнь. Могу, как все приличные люди, приняв сто пятьдесят для веселья, нормально провести с друзьями вечер и уехать практически трезвым домой.

Вот он – хорошо замаскированный капкан: уверенность, что ты выздоровел. Вот они – твои первые сто пятьдесят, после которых ты снова станешь последним  из последних – алкашом, свиньей или пропойцей. Определение пусть каждый выберет сам.

Бросая пить, я дал себе слово: если сумею избавиться от водочной зависимости, то буду бороться с алкоголизмом всю жизнь. И я не отступаю. Знаю, победа ни мне, ни подобным мне в обозримом будущем не светит. Слишком мощная армия засела на противоположных позициях. Пивные и винно-водочные компании с миллиардными оборотами, теневые производители самогона и фальсифицированной водки, да и платных наркологов вряд ли можно записать в стопроцентные союзники. С силами такого войска нищим идеалистам не справиться. Их задача продержаться подольше, выиграть время.

Русские, как давно известно, становятся сильными, когда обретают последнюю точку опоры. Когда беда плотно прижимает их спиной к стенке. Хотели бы отступить, да некуда.

И мы, русские, к этому пределу подошли! Официально мы занимаем четвертое место на планете по объему выпиваемого алкоголя. А на самом деле, думаю, первое. Ведь самогонку в официальных подсчетах никто не учитывает.

Виктор ГОНОШИЛОВ